26 июня 1978 года.
Дорогая и уважаемая Маргарита Алексеевна!
Мне бы очень хотелось, чтобы это письмо захватило Вас еще в Москве, т.е. до отъезда в Ульяновск.
Нам не удалось встретиться в апреле и мае по независящим от нас обстоятельствам, но Мария Николаевна мне рассказывала о встречах с Вами. Я жалел, что не повидал и не поговорил с Вами. Это тем более было жалко, когда я узнал, что Вы хотели мне подарить книгу Анатолия Андриановича. Надеюсь, что я ее все-таки получу.
Смерть не делает человека ни хуже, ни лучше, она просто подводит черту жизни, которая теперь видна от и до: ни убавить ни прибавить.
Но после смерти, человек остается жить в сердцах людей, в их памяти, и если о нем вспоминают, то вспоминают о живом, как бы воскрешая его из вечного небытия, со всеми его внешними чертами, его характером, склонностями, способностями, с его достоинствами и недостатками.
Величайший знаток человеческого характера Ж. Лабрюйер, почти триста лет назад писал, что в смерти есть своя выгода: оставшиеся в живых начинают нас хвалить, часто лишь потому, что мы уже мертвы. Наверное, это в значительной мере и теперь так.
Но у меня другое чувство: чувство огромной потери, словно он унес с собой какую-то мою частицу жизни. Только теперь осознаешь, что жизнь стала беднее, так как утеряно желание, а точнее, возможность встречи с человеком, которого я с полным основанием называл другом.
Мне всегда хотелось с ним поделиться любой своей радостью, хотя она, радость, и была редкой гостьей в моей жизни в последние годы. Я верил, что однажды мы встретимся и я все, все расскажу, о чем я думаю, о своем отношении к окружающему миру, с той предельной откровенностью, когда душу распахиваешь настежь. Это было свойственно нашим отношениям с ним.
Весь этот год я много думал о нем. Перечитал его письма: они очень интересны, наполнены искренностью чувства, доверием и начисто лишены даже намека на должностное высокомерие. Они человечны по своей сути, так как в них речь идет о дружбе, о моральной поддержке, с глубоким пониманием моего несчастья. Мне всегда становилось от этого легче.
Я с болью вспоминаю наш последний разговор по телефону, перед его отъездом в больницу. Он позвонил мне, но я ровным счетом ничего не знал о его болезни, что это последний разговор с ним.
Я был тронут и признался ему, что у меня в жизни никого нет ближе его, что он единственный друг мой. Он ответил тем же. Если бы я знал, какая угроза нависла над ним, то съездил бы к нему. Правда, вскоре я тоже оказался в больнице в Москве.
Уважаемая Маргарита Алексеевна, Вы дороги мне уже по одному тому, что Вы были всегда в курсе наших отношений с Анатолием. Я вспоминаю, как он и Вы умели смеяться, радоваться во время наших встреч. Мне всегда было легко с вами и я глубоко ценю Вас - его верного и преданного друга.
Когда Вы будете в Ульяновске, то выберите секунду и поклонитесь его могиле от меня. К моему желанию присоединяется и Мария Николаевна.
Вы обещали портрет его, а теперь я прошу прислать и фотографию его надгробия. Мне это будет дорого, как память, которая и так до конца дней моих будет со мной.
Привет Танечке, Инне и ее мужу, милой Наташеньке.
В Ульяновске передайте мое глубокое соболезнование Валентине Петровне по поводу такой неожиданной смерти Владимира Петровича (...)
С глубоким уважением, Ваш Иван Объедков.
«Хорошо, очень хорошо мы начинали жить». Глава 7 (продолжение)
События, 18.6.1937